— У кого арендованные?

— У нас самих. Корпа покупает наше время и место в голове. Сломался один носитель — нужно купить ещё. Во многих современных корпах сам человек не имеет значения. Имеют значения его полномочия, функции, должностные обязанности. Та самая информационная «плоть» корпорации. Именно поэтому в один месяц все могут превозносить какого-то директора, а на следующий закопать его в пустыне и превозносить другого, чтобы снова закопать через полгода. Потому как в сущности они превозносят не человека, а функции, возложенные на него. Смена носителя на это не влияет.

— Так получилось с Абернати?

— Именно. Какой смысл мстить за директора по особым операциям? Он жив и будет жить пока существует такая функция, а человек под неё найдётся. Тем более сейчас. Специально или нет, но корпорации изменили мир под себя. Дешевая рабочая сила, минимальная стоимость человеческой жизни. Легко менять отбракованные носители.

— И что будет дальше? Вечная конкуренция? Или кто-то победит и… может быть… наступит мир? — с некоторой надеждой спросил парень.

Похоже старые нормальные эмоции зашевелились где-то глубоко внутри, пробивая мрачный холод недавних потерь. О мире заговорил. Но я, пожалуй, его обломаю. В смысле не с чувствами, а с надеждой на мир.

— Победа одной корпорации будет ещё хуже.

— Но почему?

— Сейчас прогресс и гуманизм существует только на стыке противоречий больших игроков. Гонка вооружений заставляет их что-то изобретать. Людям иногда дают подачки, чтобы выгодно выделиться на фоне конкурентов. Если же победит одна фракция, то, помяни моё слово, они попытаются максимально заморозить такую ситуацию, а лишних ученых начнут расстреливать как вредителей. Войны же просто заменят охранительские репрессии. Жертв меньше не станет.

— Значит надежды нет? Этот мир навсегда останется в дерьме?

— Не знаю. Я не умею предсказывать будущее. — дальше семьдесят седьмого года по крайней мере. — Человечество нескольких раз трансформировалось. Были времена лучше, были хуже. Возможно, корпы это ещё не наш конец и за их эпохой уже маячит нечто совсем иное.

— Маячит… — повторил за мной Дэвид, смотря в окно, где неон разгонял сумерки, а народ возвращался по домам с работы. — И сколько ждать? Что делать сейчас?

— А не надо ждать, — ответил я. — Просто врубись в ситуацию и выбирай, что тебе нужно. К чему лежит душа.

— Предлагаете мне уйти из Арасаки? Не продлевать контракт с СБ?

— Уйти? — усмехнулся я. — Нет. Кто ж тебя такого отпустит?

К тому моменту я расшифровал пакеты сигналов. Вроде бы медицинские показатели плюс геолокация. Разговоры не слушают? Возможно, но лучше перестраховаться.

— Ты можешь остаться и пересмотреть свои взгляды, — ответил я, одновременно формируя защищенный канал трансляции. — Корпа никогда не станет твой семьёй и друзей там надо искать очень осторожно. Ожидать, что либо они ударят тебя в спину однажды, либо начальство выкинет их или даже захочет уничтожить твоими руками. Но есть и плюсы. Корпорации готовы много платить таким уникумом как ты.

Так. Защита и обход протоколов обнаружения готовы. Я продолжал говорить о преимуществах службы, улыбаясь, а перед глазами Дэвида уже должна была возникнуть пылающая надпись:

«Из Арасаки ты можешь только сбежать».

Глава 55

Огненная надпись висела перед глазами Дэвида секунды четыре. Столько, чтобы он мог ее четко прочитать и понять. Мартинес слегка побледнел. На его лице отразилось смятение, которое тут же сменилось маской ложного спокойствия. Он старался взять себя в руки. Подавить возникшие эмоции, поглубже загнав их в массу хрома и мускулов, в которую превратилось его тело.

— Когда вас уволили, то пытались убить… почему? — спросил Мартинес.

Тут стоило быть аккуратнее. Не слишком раскрывать мою горячую ненависть к Абернати, иначе парень вполне может сделать далеко идущие выводы насчет покушения.

— Из контрразведки сложно уйти одним куском, — усмехнулся в ответ я. — Слишком много профессиональных секретов может просочиться наружу. Однако мне повезло. Моя бывшая и ныне покойная начальница не считала меня слишком опасным субъектом. Не стала вносить в расстрельные списки Арасаки. Мое устранение перепоручили, так сказать, частному подрядчику. Иначе говоря наемникам.

— Кому-то типа Мейна?

— Ну да. Как я уже упоминал, это довольно терпимый сценарий. За мной не охотилась СБ как за дезертиром. Не пересылали информацию в полицию.

— Это сильно хуже наёмников?

— Конечно. Плюс наёмников тоже в таких случаях могут послать. Когда ты на высокой позиции в расстрельном списке, то преследование становится тотальным.

— А как же корпоративные имплантаты? Вам их отключили?

— Разумеется. Есть способы это обойти. Плюс как видишь с тех пор я поставил много нового хрома. На имплантаты не жалуюсь.

Это все я произнёс вслух, а перед глазами Дэвида вывел такие строки:

«Ты важен для них и как боевая единица, и как объект исследований. С твоей генетикой только новые имплантаты тестировать. В случае побега искать будут долго, тщательно и руки запачкать не постесняются».

Дэвид кивнул. Он явно сейчас очень активно думал о своей дальнейшей судьбе. Если ему таки захочется покинуть корпу, это будет то ещё испытание для всех участников процесса. Его мать обязательно попадёт под удар, Вик, вероятно, тоже. Даже меня может цепануть.

Это если все произойдет сейчас. Дальше события могут сыграть на руку Мартинесу.

Думаю, что в 77 у Арасаки ситуация будет сложнее и тяжелее, если Ёринобу таки сумеет прибить отца.

— Так… — как бы подвел черту под рассуждениями я. — Мы тут говорили о негативных моментах работы на корпы. Но позитивные тоже есть. Можешь назвать их для себя?

— Мама довольна.

— Для себя, — повторил я. — Именно для себя.

— Два. Во-первых, зарплата. Во-вторых… — лицо Мартинеса как-то помрачнело.

Сквозь юношеские, почти детские черты проступило нечто такое, от чего многие в этом городе знатно бы струхнули.

— … когда звучат выстрелы, то больше ни о чем не надо думать.

Удивительно, но похоже в нём пока уживаются одновременно хороший парень, который пытается слушать маму и хладнокровный убийца. Впрочем, мне ли удивляться. Массовая культура любит нам рисовать некие переломные моменты. Мол персонаж говорит «жертвую», нарезает юнглингов или совершает иной моральный разворот и окончательно-бесповоротно становится